Вадим ДЕРУЖИНСКИЙ

Деревни - суть беларуской истории, для абсолютного большинства беларусов это - Малая Родина. В деревнях Огородники и Конюхи (Копыльский район) обитают огородники и конюхи. Село Залог Пятилетки (Стародорожский район) - продолжает и сегодня звать селян к трудовым свершениям во славу КПСС. В селе Красный Партизан (Копыльский район) - живут красные партизаны, а в Чапаево (Любанский район) - чапаевцы.

Но кто обитал в селе Подонки (Логойский район)? Или в селах Болваны (Городокский район) и Дурыничи (Бобруйский район)?

Видимо, непросто народу жилось в селах с названиями Хреново (Слуцкий район), Озломль (Любанский район), Лиходея (Слуцкий район), Гадень (Любанский район), Живоглодовичи (Любанский район) и Чёрная Грязь (Любанский район).

И совсем уж плохо обстояли дела в деревнях Пуково (Копыльский район), Долгий Помёт (Борисовский район), Оглобля (Белыничский район), Писюта (Червенский район), Смердяча (Ивановский район) и Голодная (Ветковский район). А полный конец - в деревне Концы (Стародорожский район).

Явно не до смеху было жителям в деревнях Язвины (Копыльский район), Мозоли (Копыльский район), Замогилье (Любанский район) и Великий Гробник (Копыльский район).

Но зато веселились от души крестьяне в селах Безделичи (Толочинский район) и Блячино (Несвижский район), Забулдычино (Полоцкий район) и Пиваши (Солигорский район), Шелуховка (Ветковский район) и Шушеровка (Любанский район).

Вместе с ними с оптимизмом смотрели в будущее обитатели сел Хорошево (Слуцкий район), Хвалёво (Солигорский район) и Живунь (Любанский район).

Во время раскулачивания большевики с подозрением поглядывали на жителей деревни Кулаки (Солигорский район). С таким же подозрением власти относились и к жителям села Хлусы (Ветковский район), ведь по-русски «хлусы» - это «вруны, лжецы».

Если говорить серьезно, то нынешняя топонимика «Малой Родины» Беларуси - это «испорченный телефон». Как четко показано в сборнике беларуских ученых «Происхождение беларусов с древнейших времен до XIII века» (Минск, 2010), все гидронимы и почти все древние топонимы страны - западнобалтские. Например, Минск (Менск) происходит не от славянского «менять», а от реки Менка, которая в балтском языке означает «мелкая». Пинск - от «pyna» (размокать), Лида - от «liede» (щука), Орша - от «arsus» (быстрая) и т.д. Аналогично и наши древние названия деревень происходят из западнобалтского языка, на котором до XVI века говорило наше население (кривичи и ятвяги - западные балты, их общее название - литвины). 

После разделов Речи Посполитой Екатерина II приказала переделать названия всех наших топонимов, чтобы завуалировать их западнобалтский характер и придать им «звучание русского языка». (Ранее она, кстати, провела ревизию российских топонимов/гидронимов и убрала названия рек и сел с матерными корнями, коих в России было огромнейшее число, но не было ни одного в ВКЛ-Беларуси, так как наш народ до российской оккупации не знал русских матов.) В ходе такой «реформы» царизм ранее у себя менял финно-угорские названия на «понятные русскому уху». Например, город Гусь-Хрустальный Владимирской области: на гербе города - гусь. Однако это - чудовищная нелепость. Гусь - это не птица, а изменившееся финно-угорское "кууси" - ель, еловая. Река, от которой назван город, протекает по лесному мещерскому краю, где ель действительно произрастает в большом количестве, а сама Мещера - это название финно-угорского племени. Аналогично и мерянский город Козельск имеет свое название не от «козла», а от реалий языка меря, это тоже субстратный топоним. Знаменитые Соловки (Соловецкие острова), имеют нерусское название, которое, в сущности, означает просто «острова»: саамское «suolov» - «остров». Получается «масло масляное» - «Островные острова».

Нечто аналогичное происходило и у нас - с той разницей, что у нас на «понятный русскому уху» менялся не финский субстрат, как в Центральной России, а наш западнобалтский. Наши топонимы были абсолютно несопоставимы с нормами российского языка Ломоносова, а имена и фамилии крестьян - вообще не произносимы для россиянина. Поэтому им стали придавать «российское звучание», которое приносило уже и иной смысл. Вот типичный пример (аналогичный Гусь-Хрустальному): деревня Лошица, от которой сегодня в Минске остался огромный Лошицкий парк между тремя крупнейшими микрорайонами - Серебрянкой, Чижовкой и Лошицей (название от этой же деревни). Люди, не знающие субстратной основы этого названия, выводят семантику от слова «лошадь» и даже сочиняют басни о том, что, дескать, Лошицкий парк в прошлые века был центром разведения лошадей. На самом деле деревня Лошицы получила название от реки Лошица, а это балтский гидроним, означающий «losisa» - лосось. Когда-то здесь в изобилии водилась рыба лосось, и местное население занималось ее промыслом. Сегодня, правда, в этой речке рыбы уже нет, в ней - как предупреждают городские службы - уже не речная вода, а только городские стоки.

Википедия выделяет как «курьезное» название среди сел Беларуси - село Жабина. Сюда же я могу добавить населенные пункты Жабинка и Жабин. Однако это только для уха россиянина топоним «Жабина» звучит «курьезно». По своему невежеству российские «эксперты» и реку Жабинка объясняют как «имевшую в изобилии жаб», когда на самом деле «zabynes» на балтском языке - это река с запрудами из хвороста, сделанными бобрами. Как видим, ничего «курьезного» тут нет: и река, и топонимы связаны не с жабами, а с запрудами бобров.

Вся эта «курьезность» и рождается из-за выдуманного мифа о беларусах как о каких-то «восточных славянах» (чтобы пристроить их на место «младшего брата» великого русского народа) и из-за незнания того, как царизм тут менял всю топонимику с захватом нашей страны. Вот именно с таких позиций российское ухо считает, что в селе Жовнино жили любители жевать, в селе Жадунька - жадные люди, а название села Езерище - пугающее и смахивает на Чудовище.

На самом деле Жовнино - от балтского «zuvinas» - «рыбный» (наш гидроним озеро Жовин). Жадунька - вовсе не от слова «жадный», а от «zadas» - «журчащий» (река Жадунька). Езерище - это вообще «ezeras» - «озеро» (озеро Езерища).

Не буду спорить, какая-то часть приведенных мною выше забавных для нашего современного уха названий беларуских сел - это действительно точное отражение семантики. Например: Петухов Брод (Солигорский район). Хотя, замечу, и в этом случае (еще типичный пример) деревня Козловичи получила свое название не от ее специфики, связанной с этим домашним животным, а от фамилии ее панов Козловичей. 

Но такие названия, как Подонки, Болваны, Дурыничи, Безделичи, Блячино и прочие, - явно творчество российских картографов, которые при разделе Речи Посполитой пытались придать нашему балтскому субстрату «понятный российскому уху вид». Причем, настрогали тут столько уродливых переделанных названий, что в советский период пришлось изменять имена более чем 300 селам (увы, правда, на коммунистические типа Ленино (Слуцкий район) или Первомайск (Любанский район)).

Откуда, например, взялись в Логойском районе какие-то ПОДОНКИ? Российские умники переводили название этого села при втором разделе Речи Посполитой в 1793 году - с польских документов и карт. Однако по-польски буква «о» с надстрочным знаком означает звук «у», и в таком случае правильное название села на польском языке - Подунки. В СССР название села Подонки нашли «неблагозвучным» и переименовали в село Знаменка (Логойский район). Хотя сегодня лингвисты посоветовали бы вернуть правильное название Подунки или по-беларуски Падунки. Причем, и в этом случае убежден, что название восходит к какому-то балтскому-беларускому слову типа «падунь». «Неблагозвучным» топоним стал только усилиями невежественных колониальных властей.

Аналогично село Голодная (Ветковский район), возможно, происходит от названия балтского народа Голядь (то есть Голядна исконно). И прочие «курьезные» названия наших сел, как Живоглодовичи (Любанский район), где четко проглядывается ятвяжское имя Жигволод (то есть на самом деле Жигволодовичи [по-нашему фонетически Жыгхвалодауйчшы], что абсолютно непроизносимо для русских), - курьезны только в том, что показывают дремучесть царских чиновников и курьезность «испорченного телефона» в раздаче нам царизмом новых названий.

Увы, названия наших деревень - это уже не нечто реальное, а скорее вымершее или вымирающее. Большинства сел, которые еще значатся на картах, уже не существует. На их месте - заросшие бурьяном улицы и остовы домов, среди которых бегают одичавшие свиньи-людоеды. По крайне мере, так рассказывают люди. Вот один из таких рассказов.

В 2003 году П.С. Мазуренок переехал из Беларуси в Канаду, к своим детям и внукам. Он продолжает переписку с друзьями в Беларуси, у которых попросил разузнать о том, как живет его родная деревня Чаремушники Поставского района Витебской области. Ответ настолько его поразил, что в январе 2007 года он напечатал эти письма и свои размышления в газете американских беларусов-эмигрантов «Беларус».

Письмо первое: «Если бы вы сами смогли увидеть веску Чаремушники в том виде, какая она сейчас, то не поверили бы своим глазам. Сейчас это не веска, а уголок дикой природы. Не осталось ни одной целой хаты, только в нескольких местах вместо хат развалины. А так и знаку не осталось, что там были хаты. Как заходишь в веску, то чувствуешь, что попадаешь в джунгли. Улица целиком заросла дикой травой, в основном крапивой почти по пояс. То же самое и на былых дворах и огородах. Кусты и деревья так наклонились над улицей, что идешь по ней, как по туннелю. Хозяевами вески сейчас являются дикие свиньи, которые приходят сюда в основном ночью, и из-за этого сейчас никто тут не садит бульбы (ранее там некоторые люди из соседней вески Василины садили бульбу). А на реке Дисенка возле кустов бобры строят себе хатки, чего ранее никогда не было. Но природа тут все равно чудная, в вековых деревьях поют птицы, по реке плавают белые лебеди, а на бывших электростолбах много живет буслов, которые веками жили в деревне».

Письмо второе: «Ты написал нам, в каком состоянии находятся ваши Чаремушники. В таком же состоянии находится вся полоса от Василин до Полова (это больше 15 км). Ни в одной веске нет живой души, только вместо людей развелась дичина, особенно дикие свиньи. Сейчас в районе весок Крашнево-Новоселки в лесе произошла трагедия. В Постав ехала молодая семья (мужик с женою и малая дочка), может, к родителям в какую-то веску. Захотелось им поискать грибов. Родители дочку оставили в машине, а сами пошли. В это время проезжал возле этой машины человек, который видел девочку в машине и решил, что все это нормально. Он поехал в Поставы по своим делам (это более 20 км). Возвращаясь назад, он снова увидел девочку в машине, которая в этот раз громко плакала. Когда он спросил, чего плачешь, она ответила, что родители пошли по грибы и долго нет. Он вызвал милицию. Приехала милиция и пошли искать родителей, и нашли их мертвыми, порванными свиньями на куски.

И таких случаев много, все не опишешь. Ранее такого не было. В весках жило много людей, было много и скотины. А сейчас дошло до того, что по грибы некому ходить, а кто пойдет - домой не возвращается. В весках остались только старые люди. Молодежь вся пошла в город. И кто будет работать на земле, выращивать хлеб?»

П.С. Мазуренок далее рассказывает историю своего села:

«Весочка наша располагалась на правом береге красивой реки Дисенки, притока Двины. До 1939 года жили мы под Польшей. В веске было 42 хаты, в которых жило 236 жителей. Это была средняя беларуская весочка с добрыми, трудолюбивыми людьми, которые умели работать и веселиться. В веске было 6 гармоник и 2 баяна, 3 граммофона. Звучала музыка и беларуские песни, которые брали за душу. Праздновали на весельях и вечеринках, на Купалье, пели на полях девушки, на крещении детей, на зажинках и дожинках. И это никогда не забудется.

Началась 2-я Мировая война. 22 жителя вески погибли: кто на фронте, кто от немцев, кто от партизан. Но война окончилась, и до 1949 года веска жила нормальной жизнью и частнособственным укладом. И хлеба было навалом на Поставском рынке. Селяне справлялись и с госпоставками, какие были немалые, но хватало себе, и еще возили на рынок. А с соседней Великолукской области России приезжали люди, чтобы купить 3 пуда зерна, ибо там голодали. Там же были колхозы. А в 1949-1950 годах начали организовывать колхозы и у нас. Вот тут и началось! Молодежь побежала в города Беларуси, России, Прибалтики, на заводы и шахты Сибири.

Вот так, год за годом, и создалась пустыня между Василинами и Половом. Река Дисенка была густо заселена по оба берега. В книге «Памяць» - истории Поставского района, выпущенной в 2001 году, говорится, что сел Винограды, Малые Агальницы уже не существует. Соседние хутора Антанова не упоминаются вообще, как их и не было. А сейчас посмотрим, как исчезали люди с иных сел на Дисенке (в полосе пустыни).

Количество дворов/жителей: Новоселки в 1963 году - 25/73, в 2001 - 5/6; Крашнево в 1963 году - 14/53, в 2001 - 5/4 (!); Чаремушники в 1963 году - 37/89, в 2001 - 4/5.

Как видите, пять лет тому назад село еще существовало. Но в 2003 году оно уже исчезло навсегда. Еще в 2002 году в деревне жили Диковичи Федя с Фенькой, на трех хуторах жили 3 бабульки: Грыньки и Михайлова. Федя умер, а все бабульки разлетелись в города к детям и внукам. То же самое происходит и в других весках…

За годы советской власти в Поставском районе исчезло 214 названий населенных пунктов: 75 хуторов и 139 сел. Но это еще не все. Хочу привести только два примера: в селе Рымки (с каменной церковью) в 1941 году было 84 двора с 317 жителями, в 1963 - 41 двор со 153 жителями, в 2001 - 11 дворов с 12 жителями. Село Алашковщина: в 1963 году было 30 дворов и 119 жителей, в селе была начальная школа и фельдшерско-акушерский пункт. В 2001 году - 7 дворов и 9 жителей.

Вот так сработала советско-колхозная система, превращающая цветущие села в пустыни. И разве это не Хатыни, только по-советски! А это же только в одном районе. А сколько еще таких пустынь в области?! А сколько их по всей Беларуси?! Говорят, переселяются в перспективные села. Переселятся, да не все. С нашей вески переселились только две семьи. Остальные разбежались, кто куда. А сейчас бегут и с перспективных колхозов и совхозов. Хотя, получив недавно районную газету «Пастаускi край», я был удивлен, что в газете нет ни одного слова «колхоз» и «совхоз». Неужели, думаю, распустили колхозы? Да нет! Там сейчас вместо колхозов и совхозов есть «хозяйства», только с разными индексами: СВК, СП, ААТ, АБП. Названия меняют, как цыган коней. Но становится ли от этого жизнь лучше - как селянам, так и горожанам? В цивилизованных странах есть и села, и хутора, где живут и работают настоящие хозяева земли - фермеры. А почему же не могли бы быть такими фермерами мои земляки, если бы им вернули своевременно урожайные земли Подисенщины, отобранные когда-то у трудолюбивых людей - настоящих хозяев?

Исчезают села, исчезают люди, исчезает вместе с ними беларуская мова, исчезает тот уклад жизни, который становился столетиями, самобытная культура, гибнет наша нация. Кто же остановит это?»

До 1950 года (то есть до начала коллективизации) в Западной Беларуси селяне составляли 80% населения, сейчас - только около 20%. 75% сел и хуторов перестали существовать. Удивляет, что в стране знают только о 630 погибших в войну селах, а о тысячах исчезнувших в послевоенное время - молчок.

Возникает вопрос: зачем понадобилось уничтожать село, если в 1949 году наше частнособственническое сельское хозяйство Западной Беларуси исправно отдавало огромные госзаказы?

Раскулачивание (борьба с фермерством) и коллективизация - не имели никакого экономического смысла, хотя нам и сегодня продолжают вещать, что, дескать, только крупные хозяйства способны быть эффективными. Какое отношение вопрос эффективности крупных хозяйств имеет к ликвидации частной собственности крестьянина на свою землю? Это совершенно разные сферы. Можно было создавать крупные хозяйства - но при этом часть земель оставить в частной собственности крестьян (в том числе фермеров, которых в СССР называли «кулаками»). С экономической точки зрения - это самый лучший вариант.

Однако власти руководствовались не экономическими, а политическими соображениями. Дело в том, что крестьянин со своей частной собственностью на землю - независим политически от власти, да к тому же крестьянская аграрная партия, выражающая эти частнособственнические интересы и представленная в парламенте, стала бы главной политической силой в стране, где 80% населения составляют крестьяне. Власти не могут управлять волей крестьян, не могут указывать им, за кого следует голосовать на выборах - под угрозой лишить их семян или прочего.

Одним словом, целью властей было (и остается по сей день в странах СНГ) ликвидировать крестьянство как класс - и сделать из них новый класс сельских рабочих. Но коль у крестьянина уже нет земли в своей частной собственности - то его больше ничто в селе и не держит. Он как сельский РАБОЧИЙ теперь волен выбирать себе место работы - а оно всегда лучше в райцентре или городе. Сталин это запрещал и отобрал у крестьян паспорта, возвернув, по сути, феодальное крепостное право. Это как-то сдерживало развал села. Но когда недалекий Хрущев вернул паспорта селянам (не отдав им землю), то сразу началось чудовищное по масштабам их бегство в райцентры и города.

Взглянем, например, на темпы роста Минска. В 1811 г. в Минске было 11,2 тыс. жителей, в 1860 - 27 тыс., в 1913 - 106,7 тыс. (из них более половины - евреи). В 1950 - 274 тыс., но уже через 25 лет (!) - в 1975 году - 1122 тыс. жителей, причем прирост в 850 тысяч пришелся на период с 1960 года, то есть за 15 лет. Такого наша история еще не знала…

Подобная мгновенная - по историческим меркам - огромнейшая миграция селян в города - явление катастрофическое. Оно подорвало как саму нацию беларусов, зревшую именно в городских условиях, так и лишило нашу нацию своих этнических основ, хранителем которых являлось село.

Главным выразителем национального сознания в прошлом была наша шляхта ВКЛ-Беларуси, а вовсе не крестьянство. В конце XIX века к выразителям национального сознания присоединились разночинцы, сформировавшие затем уже в СССР интеллектуальную среду, именуемую по-советски «интеллигенцией». Ее в СССР нашли «нацдемократами» и репрессировали.

В отличие от нашей шляхты и интеллигенции, крестьянство демонстрировало огромные проблемы с национальной самоидентификацией. В Западной Беларуси, когда поляки в 1920-е годы проводили переписи населения, большинство крестьян себя именовало по национальности «здешними», и их записывали «поляками».

Так называемая «толерантность» беларусов - это на самом деле огромнейшая разобщенность, которая, конечно, связана со склонностью к хуторской жизни. Беларусы вообще малообщительный народ, не склонны к случайным знакомствам, к объединениям в общества по интересам - и, как итог, вообще к политической активности.

По мнению многих историков и социологов, волна массового бегства крестьян в города в 1960-1975 гг. полностью «размыла» формирующую нацию урбанистическую среду. Вчерашние крестьяне принесли вместе с собой в города «менталитет холуйства по отношению к власти, привитый десятилетиями колхозного и крепостного рабства». В этом аспекте Минск 1950 года (274 тыс. жителей) и Минск 1975 года (1122 тыс.) - совершенно разные города: первый еще был в полной мере сообществом горожан, а второй - это уже сообщество колхозников (не «город», а «большой колхоз»), да к тому же склонных к хуторской жизни даже в столичных условиях («моя квартира - мой хутор»).

Если беларусы-горожане 1950-1960 гг. (интеллектуальная прослойка) ценили свою беларускость и являлись нацией, то бывшие селяне не только не ощущали себя беларусами (лишь «здешними») - но даже стремились избавиться от своих беларуских черт, в которых видели «признаки своего деревенского происхождения, неуместные в городской жизни». В своих деревнях они говорили по-беларуски, но, переселившись в города, старались теперь говорить по-русски - чтобы «не выделяться». Приезжий в республику русскоязычный небеларус-горожанин был для них «эталоном для подражания», на него они и равнялись. Так начался чудовищный кризис беларуской мовы, инициаторами которого являлись сами «новые горожане».

Именно за эти 15 лет (1960-1975) число семей БССР, у которых в быту звучала беларуская речь, снизилось на 50%!

Одновременно опустели наши села - и при этом не только исчезла беларуская речь, но и вообще беларуская тысячелетняя материальная культура, фольклор, даже имена беларусов, которые были тут в семьях испокон веков. Увы, и нынешние «агрогородки» - это тоже уже не села, а урбанистические образования с городской культурой. Наше село, к сожалению, выродилось…

Согласно схемам социологов, процесс образования нации идет за счет работы двух сфер: село является хранителем этнических реалий, а город формирует политическую нацию (т.е. Гражданское Общество). В итоге нация - это Гражданское Общество с этническим лицом. Но Катастрофа 1960-1975 гг. все сломала в этом процессе: были подорваны и этнические основы, и подорвано формирование основ Гражданского Общества. Это то же самое, как выкопать из земли яблоню и закопать ее снова корнями вверх - плодоносить она явно не станет.

Наши главные сегодняшние проблемы так или иначе исходят из Катастрофы 1960-1975 гг. К сожалению, для историков такой взгляд еще нов, сами масштабы произошедшего пока мало кто пытался оценить. Как ни странно, но тут тоже «белое пятно» нашей уже недавней истории.

Является ли нормой, когда за 1960-1975 гг. население столицы вырастает в 5-6 раз? Представьте себе, что за последние 15 лет (с 1996 года) население Минска выросло до 10 млн. человек. Это поистине социальный катаклизм - и совершенно новый город с совсем другим населением.

Сегодня в столице живет четверть населения страны, что тоже нельзя считать нормой. С такими пропорциями в Варшаве должно жить 10 млн. (как ныне в Москве), в Киеве - 12 млн., в Москве - 36 млн., в Пекине - 400 млн. Даже в Японии, где на малюсеньких островах разместилось население даже большее, чем в РФ (в РФ 145 млн.), - Токио с пригородами составляет почти вдвое меньше от нашей пропорции - и это при чудовищной с нами разнице в плотности населения по стране. Повод задуматься.

У нас, в отличие от Японии, после 1975 года стали пустовать огромные плодородные земли, которые обрабатывались там крестьянами веками. Еще в СССР, в 1989 году, мой преподаватель на кафедре философии, доцент-социолог, говорил нам, студентам:

«Отработаю в Минске будни - а на выходные еду на свою дачу, которую с трудом выбил. Есть просто непреодолимая тяга работать на земле, что-то копать и растить. Все мои предки были крестьянами, как у большинства в Минске, - это Зов Предков. Иметь СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ клочок земли - нашей кормилицы - и на ней что-то растить - вот для меня Рай, а не городская жизнь».

Увы, этот хуторской Рай потерян. Городская молодежь уже не чувствует никакой тяги к своей земле, она воспитана субкультурой урбанистической глобализации и охотнее уедет в Нью-Йорк или Москву, чем на восстановление мертвых сел своих предков в Беларуси. Начнется вторая стадия процесса: из Минска - уже в иные страны. В этом ракурсе массовая миграция селян в Минск в 1960-1975 гг. является не конечной целью, а лишь промежуточным звеном в «поисках лучшей доли» крестьянами, лишенными своей земли. Ведь, не имея своей земли и будучи уже не крестьянином, а рабочим: лучше жить в райцентре, чем в селе; лучше жить в областном центре, чем в райцентре; лучше жить в Минске, чем в областном центре. И лучше жить уже в богатом Заграничье, чем в Минске. Коль человек стал «перекати-поле», то и будет катиться дальше.

Фактически то, что мой преподаватель назвал «потерянным Раем», - это утрата для миллионов беларусов Малой Родины: вески и хутора их предков исчезли. А человек без Малой Родины - это уже совсем другой человек. В этом, наверно, самое главное…