ТАЙНА СТРАШНОГО ПОЖАРА 1946 ГОДА
Эмануил Григорьевич ИОФФЕ, доктор исторических наук
Специально для «Аналитической газеты «Секретные исследования», №17, 2017
Передо мной пять официальных изданий, посвящённых истории Минска: 1) Абрасимов П.А. Минск. Историко-экономический очерк, 2 изд. (Мн, 1956); 2) Гісторыя Мінска, 2 выд. (Мн., 1967); 3) МИНСК – ГОРОД-ГЕРОЙ. Справочник (Мн., 1976); 4) МИНСК: Энциклопедический справочник – 2 из., доп., перераб. (Мн., 1983); 5) Гісторыя Мінска (Мн., 2006), насчитывающая 696 объёмных страниц под редакцией члена-корреспондента НАН Беларуси В.А. Бобкова. Что объединяет эти пять книг? То, что в них отсутствует какое-либо упоминание о страшном пожаре в Минске 3 января 1946 года. Заинтересованный читатель сразу подумает: «Значит, в этом пожаре есть какая-то тайна!» От этой тайны нас отделяет уже семьдесят один год, но она до сих пор не раскрыта. После Великой Отечественной войны в нашей республике произошло немало трагедий с большим количеством жертв, которые скрываются до настоящего времени. Но это была первая страшная трагедия в истории послевоенного Минска, боль о которой не утихает во многих семьях минчан.
Смерть на новогоднем карнавале 1946 года трагически ворвалась в судьбы жителей столицы Беларуси и уже многие десятилетия не дает им покоя. Как это ни удивительно, о ней молчало республиканское радио, не обмолвились ни одной строкой беларуские газеты. Это произошло 3 января 1946 года, когда лучшую молодёжь послевоенного Минска пригласили на костюмированный новогодний бал в клубе Народного комиссариата государственной безопасности БССР на площади Свободы, 2. До сих пор официально нет никаких данных о количестве жертв новогоднего карнавала, но есть веские основания предполагать, что из пятисот приглашенных на этот карнавал уцелело чуть больше половины, а остальные погибли страшной смертью – они сгорели заживо.
При подготовке данного материала использованы фонды Национального архива Республики Беларусь, интервью автора этих строк с родственниками погибших на этом пожаре, с чудом спасшимися участниками того злополучного новогоднего бала, ответственными партийными работниками, наказанными за «беспечность и безответственное отношение к организации и проведению важнейшего мероприятия среди учащейся молодёжи г. Минска». Кроме этого, использованы интервью, взятые в 2000 году журналисткой Л. Ломсадзе у спасшихся участников новогоднего карнавала 1946 года В.Н. Шпитальной, А.А. Кривчик, С.Я. Кейлиной, Е.П. Демидович.
Существуют разные версии причин пожара, но больше всего называются три:
1. Короткое замыкание.
2. Пожар начался в то время, когда к Новогодней ёлке с гирляндами подошел сын П.К. Пономаренко с друзьями, в руках которых были зажигалки.
3. Пожар произошел в результате намеренного поджога, организованного оставшейся агентурой немецких спецслужб, которая боялась своего разоблачения, или группой бандитов. Ведь в здании клуба НКГБ находилась комната с секретной документацией и списком (картотекой) бывшей немецкой агентуры, изменников Родины.
Поразительно, что все двери были закрыты. Молодёжь прыгала со второго этажа и ломала себе руки и ноги. Хоронили останки людей в цинковых гробах. На военном кладбище в Минске установлены памятники некоторым трагически погибшим в тот печальный день.
ВСПОМИНАЮТ ОЧЕВИДЦЫ
Автор этих строк встретился с некоторыми участниками злополучного новогоднего бала, проживающими как в Минске, так и в Нью-Йорке. Бывшему виолончелисту Государственного симфонического оркестра БССР Семену Абрамовичу Гольбину, проживающему теперь в Нью-Йорке, уже 82 года. Во время интервью в 2002 году ему было 73 года. Он вспоминал:
«В то время я был студентом и комсомольским активистом Минского энерготехникума. Это произошло 3 января 1946 года на площади Свободы на третьем этаже клуба НКГБ БССР. Пожар начался между 10 и 11 часами вечера. На 3-м этаже мы танцевали, а на 2-м этаже находилась новогодняя ёлка. Автобусы и трамваи тогда не ходили. Я сошёл с третьего этажа на второй, и прямо на моих глазах начала гореть ёлка. Я пошёл в гардероб, и тогда толпа вынесла меня на улицу. Гардеробщица начала выбрасывать одежду на улицу. Подъехала пожарная машина, но не было воды. Пожарные поставили к зданию деревянную лестницу, но она сломалась. Люди начали выбрасываться из окон. Через полчаса всё здание сгорело. Погибло от 100 до 200 человек. Я знал сестёр Кривчик – Александру и Зинаиду. Одна из них Александра осталась инвалидом. Она доктор медицинских наук, работала в Институте нейрохирургии. В одной из комнат сгоревшего здания находилась секретная документация. Я слышал, что лейтенант НКГБ, который отвечал за секретные документы, покончил с собой».
А вот что не может забыть сама Александра Александровна Кривчик:
«Дома меня страшно уговаривали не ходить на бал. Но как можно усидеть в 16 лет, когда разрушенный город дарит таким, как я, праздник. Сестра школьница тоже хотела пойти со мной, но у нас на двоих была одна кофточка и, как старшая, победила я. Пошла с троюродным братом, подругой Ниной. И в самый разгар танцев я услышала многоголосый гул. Обернулась и вижу: у входа в зал как бы балкон, с которого идёт на нас огромное пламя. Толпа отпрянула к стене. Рядом со мной стоит военный, все спрашивают у него, что делать. А он спокойно как бы отвечает: прыгать в окно! Тут же выломали раму и слышим снизу крик: «На сцене справа дверь, там выход». Мы стали искать ту дверь, но нам мешали стулья. Их почему-то было много, они, как баррикады, не давали продвигаться. Всякая попытка сделать глубокий вдох могла закончиться обмороком, потому что воздуха уже не было, только пламя и дым. Мы оставили эту цепь людей и стали подбираться к подоконнику. Я увидела, что горит и нижний этаж, значит, все, все, кто ищет выход на лестницу, попадут в ещё большее пламя. Перелезла через подоконник, повисла на руках и сознательно отпустила их, почувствовав, что внутри у меня что-то оборвалось. В сознании мелькнуло, что, видимо, это перелом позвоночника.
Ледяная брусчатка обожгла мою ногу. Парень, которому я понравилась на балу, мгновенно разыскал меня и изо всех сил старался первой уложить на грузовую машину. Под спиной у меня оказалась цепь, и её можно было вытерпеть, если бы сверху на меня не стали грузить тела. Мёртвых вперемежку с живыми. Я пыталась защитить сломанную ногу (открытый перелом голени), но руки попадали в месиво из костей и крови. Наконец придавили так, что стало нечем дышать, но мы поехали. Во 2-й клинической больнице нас раскладывали по полу в коридоре. По голосу я узнала свою подругу Нину, у неё были тоже множественные оскольчатые переломы, и мы полгода провели в больнице. Её скособочило, а я перенесла несколько операций, тяжелейший остеомиелит. Лекарств не было, не нога, а фонтан гноя, без конца открывались раны, и я решила, что если встану на ноги, то буду врачом.
С отличием закончила мединститут, защитила кандидатскую и докторскую. Стала профессором мединститута, заведующим кафедрой. Только работа и научные исследования спасли меня от пережитого. Нога не сгибается, всегда болит, я решила не обзаводиться семьёй, чтобы не получать травм хотя бы на личном фронте. До сих пор меня мучают сны, что горю, на меня падают горящие головешки, а под ногами разбитое стекло, на которое надо стать. Одним словом, новогодний карнавал оставил рану в моём сердце на всю жизнь.
Я, видимо, никогда не найду ответа на вопросы:
1) Почему пожарные не тушили здание и позволили всем сгореть, хотя находились рядом с площадью (Свободы – Э.И.), на улице Бакунина, в бывшем монастыре бернардинцев, по сути дела, во дворе, куда мы прыгали?
2) Почему немецкие газеты назавтра вышли с сообщением о том, что в Минске подожгли белорусский рейхстаг, в котором хранится архив гестапо, – всё о полицаях и сотрудничавших с врагами, и в котором сидят в ожидании своей участи пленные немецкие генералы, а наша пресса преступно молчала? Мой отец был в то время в Ростоке, в Германии, демонстрировал оборудование, и, прочитав об этом, сразу же решил, что горе не обошло нашу семью стороной.
3) Почему из не менее тридцати человек, арестованных сотрудниками НКВД, якобы злоумышленников той ночи, ни один не имел отношения к пожару, но всё же был отстранён от должности и лишён всякой карьеры, а уголовники и банда «Чёрная кошка» нагло орудовали в городе ещё долгое время?
4) Кто на момент пожара запер снаружи двери, забаррикадировал стульями? Ведь все мы беспрепятственно в них входили, а выйти почему-то не смогли. Хозяева помещения – офицеры НКВД и КГБ (НКГБ – Э.И.) – знали расположение клуба и каждый выход в нём, но никому спастись не помогли?»
ПОДЖОГ СПЛАНИРОВАЛИ
Стелла Яковлевна Кейлина в 2000 году вспоминала:
«Я любила джаз, пела и, как комсомольская активистка, честно заработала билет на карнавал. Всей семьёй мы к нему готовились, сшили в ателье чудесное пальто. Дядя из Польши передал мне красивый наряд, галоши на каблучке – писк тогдашней бедной моды. И когда случился пожар, я, конечно же, ринулась к вешалке. Но знакомые ребята схватили за руки: «Ты с ума сошла, вперёд за нами!». Они стали жать на все двери по очереди, но то ли кто-то испугался, что огонь через них проникнет в зал, то ли это сделали специально, чтобы мы оказались в карнавальной мышеловке, двери заперли снаружи. Они не открывались. Даже те, дубовые, что служили главным входом. Через них крикнули: «Пожар, без паники!», и их захлопнули. Ребята стали давить на одну из них. Разбежаться и ударить плечом нельзя – людей столько, что и повернуться негде. Но страх сгореть заживо и сила молодых тел всё же сдвинули эту дверь с места. За ней оказалась гора стульев и табуреток без всякого прохода. Мы увидели, как отпрянули от неожиданности офицеры НКВД (НКГБ – Э.И.), охранявшие здание, стали кричать: «Не паниковать, приехали пожарные и сейчас всё потушат!». Этим они дезорганизовали толпу, привыкшую верить всем сообщениям за войну, многие остались по ту сторону зала, не подозревая, что уже горит внизу. И выход на центральную лестницу отрезан огнём.
Я первой оказалась у чердачного окна, ребята сказали: бей! Трижды ударила в стекло и трижды оно въехало мне в руку. Мы выскочили на крышу, а рядом площадка с винтовой лестницей – безопасный выход. Уверена, что все могли бы бежать за нами, но тут погас свет. В абсолютной темноте в панике наше чердачное окно было уже не найти. Наутро должен был собираться актив горкома комсомола. Я всю ночь к нему готовилась, окровавленная, разрезанная рука не давала покоя. На активе я выступила, и у меня спросили, что с рукой. «Как, разве вы не знаете, что ночью случился пожар в клубе НКВД (НКГБ –Э.И.)?». Пришла домой и рухнула. Нервное напряжение спало, и я заболела. Диагноз: переохлаждение организма. Вылечить совсем не смогли. Холодовая аллергия сопровождает меня всю жизнь. Виной тому – тот новогодний бал, повредивший психику многих людей.
Я закончила юрфак БГУ, работала начальником отдела Верховного суда БССР и всю жизнь пыталась отыскать истину в этом деле. Но никаких следов не нашла. Профессиональное чутьё подсказывает, что это был хорошо организованный поджог, но доказательств в руках у меня нет. Я – свидетель, жертва, но мои показания всю жизнь были никому не нужны. Просто потрясающе, как уходят в небытие такие страшные трагедии и люди не извлекают никаких уроков, наоборот, многим сегодня хочется тоталитарного режима».
А теперь предоставим слово Валентине Михайловне Шпитальной:
«Если бы не погас свет, то, уверен, многие бы спаслись. В полной темноте (на улице ведь тогда ни фонаря), придавленные пламенем и ядовитым дымом, люди устремились на эстраду, надеясь там найти спасение. Но глухие двери гримёрных не имели выходов. Я чувствовала, что теряю сознание, в обморочном состоянии толпа несла меня, не дав упасть, и вынесла к открытому окну. Морозный воздух помог открыть глаза. Я увидела, что ребята прыгают вниз и кому везёт, тот уползает, а кто остаётся неподвижным, того пытаются оттащить спасшиеся. Разбиться страшно, и я хватаюсь руками за провода, повисаю на них и вижу перед собой водосточную трубу. Цепляюсь за неё и скольжу вниз, но тут на меня наваливается парень с девушкой. Туфля застревает в уключине в стене, и задерживаю всех – ни туда, ни сюда.
Сбрасываю туфлю, высвобождаю ногу и пытаюсь сказать висящим у меня на шее, что больше держать их нет сил, но парень срывается и летит вниз. Мы скользим вместе с девушкой, секунды растягиваются, будто в замедленной съёмке, время словно остановилось. Реально осознаю себя в нём и отчётливо понимаю, что делать. Водосточная труба заканчивается у второго этажа. Отпускаю руки, но не падаю, ноги упираются во что-то непонятное – это пожарники поставили лестницу. Благополучно спускаюсь. Как мне кажется, на лёд, а в самом деле на замёрзшую кровь разбившихся. Лежащая девушка просит спасти её – у неё сломана нога. Вижу Иру Рыбчик, которая дала мне билет на этот злополучный карнавал, мы рады, что живы, подхватываем девушку и тащим её в парадный подъезд, не соображая, что там внутри, наверху всё горит. Видим деревянные скамейки, кладём девушку и ещё полчаса в лёгких платьях кружим на морозе вокруг площади. Я вижу, как куча ребят хватается за водосточную трубу, и она не выдерживает их веса, обрывается. Стоны, крики о помощи. Площадь быстро оцепливают, и мы с Ирой бежим, в чём спаслись, по улице Интернациональной, не задумываясь, что замёрзнем, заболеем…
Позже я познакомилась с парнем, которого звали Валентин. Однажды мы проходили мимо этого здания на площади Свободы, и он сказал мне, что горел на карнавале, но чудом спасся. Выпрыгнул во двор, ударился грудью о решётку лестницы, сломал ребра, но остался жив. Меня будто током ударило. Ведь мы должны были встретиться там, у ёлки, значит, судьба всё равно свела нас друг с другом.
Карнавал был нашей тайной, ужасом, пережив который, даже малейшей детали не забудешь. Вот так спасшиеся Валентин и Валентина поженились. И не было года, чтобы мы не ходили зимой к обелиску на Военном кладбище. Клали цветы, глядели на несколько надписей, реально зная, что если бы каждого сгоревшего хоронили в гробу, то территории кладбища не хватило бы. Организовавшие похороны тоже знали это и потому на обелиске не указали ни месяца, ни числа, ни количества жертв. Чтобы всё кануло в Лету».
СЛОВНО ИЗ АДА…
Будучи в Минске, Савелий Каплинский работал начальником одного из строительных управлений. С 1992 года он живёт в США, в Нью-Йорке. В беседе со мной он сказал:
«У меня был друг Шолом Грингауз, который вывел нас – узников из Минского гетто. Он был подпольщиком. Не могу забыть мою последнюю встречу с Шоломом 3 января 1946 года, когда мы как отличники учёбы были приглашены на Новогоднюю ёлку, устроенную правительством БССР. Случился страшный пожар, в котором погибло более 200 человек. До сих пор перед моими глазами стоит Шолом, который помог спастись многим юношам и девушкам, а сам трагически погиб. Я считаю, что пока жива память, жив человек. Когда я приезжаю в Минск, то всегда навещаю могилу своего друга на Военном кладбище по улице Козлова».
С болью в сердце вспоминает эту трагедию минчанка Геня Ароновна Завольнер (Грингауз) – родная сестра Шолома Грингауза:
«3 января 1946 года во время пожара на городской новогодней ёлке в клубе КГБ (НКГБ – Э.И.) погибло много молодых людей, цвет молодёжи Беларуси. Среди них оказался и мой старший брат Шолом. Ему было 17 лет. Так не стало этого мужественного мальчика – подпольщика Минского гетто, который верил в Победу и дождался её, но которому не суждено было учиться и жить в освобождённой Беларуси. Мы даже не нашли его тела. Обгорелые останки жертв пожара 3 января 1946 года хоронили в шести гробах. На Военном кладбище Минска по улице Козлова стоит памятник в память о той трагедии. На нём указана и наша фамилия Грингауз.
Пускай легко летается в раю тебе,
Наш сын и брат.
А на земле остался вечный след твоей души,
Мужества и доброты…».
Среди участников Новогоднего бала 3 января 1946 года в клубе НКГБ БССР был и отличник СШ №42 города Минска Леонид Давыдович Сагалович, проживающий сегодня в США. Во время пожара он спустился вниз по водосточной трубе. О его чудесном спасении сообщил мне его двоюродный брат – минчанин, кандидат технических наук Эдуард Евсеевич Рабинович. На обелиске погибших во время новогоднего карнавала третья по списку идёт Елена Павловна Демидович. Но в действительности она осталась жива. Вот как запомнились Е.П. Демидович тот страшный вечер и та страшная ночь:
«Моя фамилия третья в списке на обелиске. Но я осталась жива. Произошёл потрясающий феномен в моей психике: я одновременно чувствовала себя сгоревшей и живой, спасшейся. Мы бросались ко всем дверям. Но они не открывались. С потолка, со всех углов полз едкий, жёлтый дым с огнём. Паника, я вижу парня в костюме медведя, он пытается открыть молнию, чтобы освободиться от шкуры, в которой задыхается, и не может, молнию заело. Меня несут к окнам, какая-то девчонка в красной кофточке больно кусает меня за руку, соображаю, что вцепилась в подоконник и не даю ей к нему подойти. Толпа опять относит меня в глубину к гримёрным комнатам. И тут я вижу акробатический трюк, военный человек по нашим плечам и спинам быстро подбирается к окну и прыгает вниз. И я отчётливо понимаю, что спасение там. Когда меня ещё раз прибивает к окну, я коленками встаю на подоконник и гляжу вниз: там груда тел. А справа от меня водосточная труба, до которой только надо дотянуться. Стресс сделал тело пружинистым и лёгким, я прыгнула на трубу, как кошка. Упала на тело, сверху падали на меня, и я знала, что уже не живая, но сознание продолжало фиксировать все детали.
Я увидела четыре пожарные машины, с одной из которых сняли лестницу и приставили к стене, где прыгали люди. Она была короткая, доставала как раз до края водосточной трубы. Человек десять успели спастись по ней. А потом труба не выдержала нагрузки, упала с кучей ребят прямо на лестницу, и та перевернулась, отбросив спасавшихся на брусчатку. Холод помог мне освободиться из плена чужих тел, я вскочила на ноги и стала бегать по площади и спрашивать у всех: «Скажите, я живая?». Люди шарахались от меня, одежда порвана, вся в крови. Кто-то меня отталкивал, кто-то говорил: девочка, всё хорошо, ты живая. Но я продолжала бегать и видеть то, что лучше бы забыть, да в памяти стоит и по сей день.
Вот девушка прыгает на ноги, и из кожи выскакивают кости. Вот военный мечется на балконе – сзади у него пламя, впереди высота, он видит, как разбиваются люди, и достаёт из кобуры пистолет. Приставляет к виску и падает. Из подвала несётся жуткий вой, там орут по-немецки, плачут, и мне кажется, что опять война и немцы рядом. Я ведь тогда не знала, как и все подростки, пришедшие на бал, что внизу сидели пленные немцы, они всё видели и так боялись заживо сгореть.
Вижу, как пожарные растягивают шланги и начинают поливать площадь. Ничего не понимаю, ведь огонь вверху и воду надо туда. Но тут до меня доходит, что шланги рваные, в них дыры, и вся вода выливается, замерзает на морозе, и прыгающим вниз на этом катке уже не спастись. Меня хватает какая-то женщина, прижимает к груди и ведёт с собой. Рядом с площадью землянка, в ней её жилище. Вместе с мужем они пытаются меня отмыть, а я кричу, что меня хотят убить. Женщина вливает мне в рот лекарство. Укутывает одеялом и баюкает как маленькую девочку. Всю ночь они продежурили, к вечеру чуть-чуть отошла, они одели и повели меня домой, на Товарную станцию.
А моя бедная мама пришла утром на пепелище и никого не нашла. Милиционер кричал в мегафон, чтобы все, чьи дети шли на карнавал и не вернулись, оставили в милиции свои координаты. Она так и сделала. Сестра рассказывала, что весь двор вышел на меня посмотреть, как на явившуюся с того света. Я стояла вся в чёрном, бледная, говорить ни с кем не могла, потому что стала страшно заикаться. Безусловно, очень нуждалась во враче-психотерапевте, да где же его было тогда взять? Ложиться спать боялась, как только закрывала глаза, то всё время горела – пожар вставал передо мной отчётливо, и я кричала, махала руками, порывалась бежать. Так продолжалось долго. А потом умерла моя бабушка, мы поехали хоронить её на Военное кладбище, и мама после сказала: «Леночка, давай подойдём к памятнику тем, что сгорели». Мы подошли, и мама упала в обморок, третьей сверху в списке она прочла нашу фамилию. Родители порывались сходить в милицию, попросить, чтобы скололи эту надпись, но одна старушка сказала, что, по поверью, я долго жить буду, и делать ничего не надо, только меня от зла оберегать. Здоровье моё с тех пор – никакое. А память – какое счастье, что я могу освободиться от этого страшного груза и рассказать всё, что видела и пережила…».
ВЕРСИИ
У читателей сразу возникает вопрос: «А как на эту страшную трагедию отреагировали власти, в первую очередь ЦК компартии Беларуси?». Автору этих строк в фондах Национального архива РБ удалось найти уникальный документ. Это протокол №317 заседания бюро ЦК Коммунистической партии (большевиков) Беларуси от 4 января 1946 года, то есть на следующий день после страшного пожара в клубе НКГБ на площади Свободы. К сожалению, не удалось найти докладную записку этой комиссии. Не исключено, что её вовсе не было. В те годы были случаи, когда высшие партийные органы СССР и союзных республик декларировали свои намерения в ряде решений (как говорится, для публики), а затем они оставались на бумаге, то есть невыполненными.
В стране с тоталитарным режимом жизнь человека стоила дёшево. Поэтому мы до сих пор не знаем точного количества жертв. Если эти данные есть, они до сих пор засекречены, как и цифры погибших в электричке и во время взрыва в цехе футляров Минского радиозавода и в других трагедиях, которые в разные годы происходили в БССР в целом и в Минске в частности.
Ну, а как повлияли «суровые» наказания, принятые бюро ЦК Компартии Беларуси на последующую карьеру наказанных? Можно сказать, что никак. Они не затормозили их дальнейший карьерный рост. Так, Анатолий Денисович Молочко, снятый с поста секретаря Минского горкома партии по пропаганде и получивший строгий выговор по партийной линии, вскоре в том же 1946 году был избран (или назначен)... секретарём Минского областного комитета КП(б)Б , а в 1948-1950 годах работал заместителем начальника Управления пропаганды и агитации, заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК КП(б)Б. Получивший выговор первый секретарь ЦК ЛКСМБ Михаил Васильевич Зимянин в том же 1946 году был избран вторым секретарём Гомельского обкома партии, а через несколько месяцев всё того же 1946-го его назначили Министром просвещения БССР. В 1947-1953 годах он работал уже секретарём, вторым секретарём ЦК КП(б)Б.
В 1982 году, будучи доцентом Минского педагогического института им. А.М. Горького, я находился на курсах повышения квалификации при Институте повышения квалификации преподавателей общественных наук, директором которого был А.Д. Молочко. Нам, слушателям, неоднократно пришлось встречаться с Анатолием Денисовичем. Во время одной из встреч с автором этих строк речь зашла о пожаре на новогоднем карнавале 3 января 1946 года. Я помню, что А.Д. Молочко сразу отверг версию, что причиной пожара стало короткое замыкание. Он не исключил двух версий: о причастности сына П.К. Пономаренко и его друзей к возникновению пожара, и то, что это был умело и тонко продуманный поджог, организованный агентурой бывших нацистских спецслужб при участии хотя бы одного их пособника из офицеров НКГБ БССР.
Анализируя разнообразные источники о причинах страшного пожара 3 января 1946 года, я пришёл к выводу, что надо остановиться на двух основных версиях. Первая из них – это прямая или косвенная причастность к пожару сына бывшего руководителя Компартии Беларуси и главы правительства БССР Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко. Эта версия сразу объясняет замалчивание этого трагического события в нашей республике на протяжении вот уже 66 лет в официальных средствах массовой информации.
В 2007 и 2008 годах двумя тиражами вышла в свет моя книга «Абвер, полиция безопасности и СД, тайная полевая полиция, отдел «Иностранные армии-Восток» в западных областях СССР. Стратегия и тактика. 1939-1945 гг.». Отсюда вторая версия. Всесторонний анализ деятельности нацистских спецслужб на территории Беларуси в годы Второй мировой войны, предпринятый автором этих строк, даёт основание сделать вывод, что агенты этих спецслужб, совместно с их пособниками – коллаборационистами, ещё находящимися на свободе,. вполне могли подготовить, тщательно продумать и преднамеренно организовать, как отметила в своём интервью опытный юрист С.Я. Кейлина, «хорошо подготовленный поджог», жертвой которого стали 200-250 человек – цвет тогдашней молодёжи города Минска и всей Беларуси. Не исключаю, что их пособником стал один из офицеров Наркомата государственной безопасности БССР. Если эта версия в будущем найдёт своё подтверждение, то смерть на карнавале 3 января 1946 года следует считать крупнейшей диверсией нацистских служб на беларуской земле через полтора года после её освобождения от нацистского ига.
Здесь уместно привести воспоминание бывшего наркома (министра) НКВД (МВД) БССР С.С. Бельченко: «Бандиты целенаправленно охотились за мной. В Минске 16 октябре 1946 года снайпер из расположенного рядом с домом сарая, целясь через чердачное окно в окно моей спальни, выстрелил в меня. Это случилось на рассвете. Вскоре после того, как я вернулся домой. Так как я был укрыт в тот день купленным Надеждой Павловной (женой Бельченко – Э.И.) одеялом, пуля, летевшая в меня, не пробила толщу ваты, а, свернув ее в комок, застряла там, нанеся в области живота удар и слабый ожог. Стрелявший быстро скрылся, да и активных мер поиска не принималось, т.к. убийств было тогда немало и отвлекать силы я не разрешил». Акцентирую внимание читателей, что покушение на наркома НКВД республики произошло на девять с половиной месяцев позже пожара в клубе НКГБ. К сожалению, Сергей Саввич Бельченко в своих воспоминаниях даже не упоминает об этом трагическом событии в жизни минчан 1946 года.
Не забудем, что в здании клуба НКГБ БССР находилась комната с секретной документацией о немецкой агентуре и коллаборационистах, а в подвале размещались немецкие пленные. По мнению журналистки Л. Ломсадзе, дело с грифом «Совершенно секретно» о причинах и тайне пожара 3 января 1946 года легло на стол наркома государственной безопасности БССР Л.Ф. Цанавы и бесследно исчезло после его смерти 12 октября 1955 года. С тех пор пошёл 57-й год. Хочется надеяться, что органы КГБ Республики Беларусь раскроют свои секретные архивы и помогут, наконец, раскрыть тайну этой страшной трагедии.
