Вадим ДЕРУЖИНСКИЙ
«Аналитическая газета «Секретные исследования», №24, 2023
В чём суть беларуса, которая отличает его от других этносов? На эту тему давно идут споры.
Профессор Рэдфордского университета (Вирджиния, США) Григорий Иоффе
Весной 2020 года в Санкт-Петербурге вышла коллективная монография «Политика памяти в современной России и странах Восточной Европы. Акторы, институты, нарративы», в которой была опубликована статья профессора Рэдфордского университета (Вирджиния, США) Григория Иоффе «О национальной памяти белорусов». Этот литвак считает себя большим специалистом по беларусам и часто публикуется в газете «Беларусь сегодня». Его воззрения весьма далеки от реальности и скорее отражают то, как маргинальные евреи БССР в царские и советские времена относились к беларусам. Настоящая история беларусов его не интересует, он считает их чем-то промежуточным между русскими и поляками и полагает, что беларусам совсем не нужен ни их язык, ни их идентичность, ни их история.
ПРО БЕЛАРУСКИЙ ЯЗЫК
В главке «Язык» Иоффе пишет:
«Сегодня практически все белорусы общаются по-русски. Если исключить группу в несколько сот интеллигентов, преимущественно проживающих в Минске и перешедших на белорусский язык в сознательном возрасте, а также существенно большую группу говорящих на так называемой трасянке, русский служит не просто единственным, но и нормативным средством общения белорусов. Нормативным в том смысле, что люди, отклоняющиеся от нормы, часто подвергаются порицанию, каковое может быть молчаливым, а может и вполне явным. Проживая в Минске и других крупных городах Беларуси, от Могилёва до Гродно, достаточно сложно и, может быть, почти невозможно не переходить на русский вовсе, так что и сами белорусскоязычные «зелоты» вынуждены это делать в общественных местах, чему автор неоднократно бывал свидетелем. Трасянка же, эта смесь русского с белорусским, сама уже настолько русифицировалась, что от белорусского в ней осталась лишь фонетика плюс не более дюжины слов, не встречающихся в литературном русском языке. По существу, трасянка – это тот язык, на котором говорит А.Г. Лукашенко. Отчасти именно это сделало его своим в восприятии многих белорусов…
В либерально-демократическом, не говоря уже о националистическом, дискурсе существует сакральный тезис о русификации как о причине современного положения вещей. Однако в отношении Беларуси принять этот тезис без существенных оговорок сложно и, может быть, даже невозможно. Связано это с двумя причинами. Во-первых, русификация предполагает, что до того, как она произошла, положение вещей было нормативно-желательным. Как мы увидим ниже, это далеко не так. Во-вторых, русификация имела место на всём пространстве Российской империи и её преемника, СССР, но вот её результаты оказались очень разными, если не сказать – контрастными. Ни в одной бывшей советской республике доминирование русского языка к концу советского периода не оказалось таким всеобъемлющим, как в Беларуси. Даже на Украине, такой же восточнославянской республике, как и Беларусь, ситуация заметно отличалась.
Но и констатация особой податливости белорусов к русификации не объясняет до конца положения с белорусским языком в Беларуси. Этот язык был впервые кодифицирован лишь в 1918 г., когда Бронислав Тарашкевич выпустил первую «Грамматику белорусского языка». Считается, что он взял за основу диалект, на котором тогда говорили крестьяне Виленского края, где родился сам Тарашкевич. Впоследствии в БССР белорусская литературная норма пережила реформу 1933 года, напротив, приблизившую этот канон к диалектам Восточной Беларуси, входившей тогда в состав СССР. Известно, что и до, и после кодификации словарный арсенал белорусскоязычных текстов отражал политическую конъюнктуру. Вначале упор делался на поиск морфем, не задействованных ни в польском, ни в русском языке. Именно так, видимо, и были кодифицированы такие морфемы, как «надворъе», означающее то, что и по-русски и по-польски передается одинаково – погода (pogoda), или «гараднiна» (овощи по-русски и owoce по-польски)...
В довоенный период лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на гербе БССР, точнее, его белорусскоязычный эквивалент, претерпел невообразимое число изменений. Так, в 1919 г. он звучал как «Пролетарыi ўсiх краеў злучайцеся!» В 1926 г. «пролетарыi» стали «пролiтарыi», а «краеў» заменили на «краіну». Через год поправили на «Пролятары усiх краiн, злучайцеся!» Следующая поправка произошла в 1937 г.: «Пролетарыi усiх краiн, злучайцеся!» Но уже через год… придумали новое слово «еднайцеся», и получилось «Пролетарыi усiх краiн, еднайцеся!»
Такая лабильность не может содействовать престижу языка. Но и это ещё не всё. Существует хорошо документированная литература, проливающая свет на то, как большинство белорусов (или, если угодно, протобелорусов) реагировало на внедрение в общественную жизнь белорусского языка в 1921-1927 гг., то есть в период, когда под руководством Коммунистической партии проводилась политика коренизации и белорусизации, первое в истории внедрение белорусского языка в сферу формального общения. Выясняется, что большая часть людей, от имени и для блага которых номинально проводилась эта политика, оказывали ей сопротивление…
Протесты были особенно активны со стороны населения Витебской и Гомельской областей, значительная часть которых была присоединена к БССР в 1924 и 1926 гг.
…В чём тут дело? Откуда такое устойчивое отторжение «родного» языка, этого неизбывного маркера этничности? Ведь и сегодня белорусский сложно услышать на улицах белорусских городов».
На самом деле никакой загадки тут нет. Беларусь принципиально отличалась от всех других республик СССР главным и очень важным: огромный процент населения тут составляли евреи (в ряде районов число говорящих на идише доходило до 30-40%), а во всех городах евреи составляли почти всё население. Например, в 1930-е на предприятиях Минска, Витебска, Гомеля 90-95% тружеников были евреями, а профсоюзные и партийные собрания велись на идише. Зачем им мова? И какое отношение к этому имеют беларусы, которые по фантазиям профессора-литвака якобы отказывались от своего языка?
Никто от беларуского языка не отказывался, тем более что на других языках беларусы и не говорили. Есть яркий пример: командир русской бригады СС «Дружина» штандартенфюрер СС Гиль-Родионов (русифицированный еврей-литвак) выставил ультиматум жителям нескольких беларуских деревень в Восточной Беларуси – мол, он их пощадит, если найдётся хоть один человек, который хоть что-то ему скажет на чистом русском литературном языке. Но ни одного не нашлось, и по приказу этого русского нациста всех убили.
Википедия пишет:
«С весны 1943 года 1-я Русская национальная бригада СС «Дружина», под командованием Гиль-«Родионова», при поддержке двух батальонов СС действовала в районе Глубокого и Лепеля, где летом 1943 г. сожгла несколько белорусских деревень, а население, якобы помогавшее белорусским партизанам, около 3000 человек было согнано в район с. Иконки. Гиль-«Родионов» обратился к крестьянам с предложением просить его о помиловании на «литературном русском языке», которого белорусские крестьяне не знали вовсе. Поэтому Гиль-«Родионов» приказал расстрелять всех из пулемётов».
Обратите внимание: русского языка «белорусские крестьяне не знали вовсе». Но если они откажутся говорить на мове, то на каком же тогда языке им говорить?
Да, в начале 1920-х горсовет Витебска дружно выступил против мовы. Но в том и дело, что в этом горсовете все депутаты были евреями. А зачем еврею мова? Горсовет проводил свои заседания на идише. Депутаты-евреи вполне справедливо заявили, что не хотят говорить на мове. Но сейчас демагоги типа Иоффе скрывают суть и лгут, что, мол, вот пример того, что беларусам не нужен беларуский язык. Когда на самом деле говорят о евреях, а не о беларусах.
Беларуский язык Иоффе называет искусственным и «польско-русским», говоря, что это «весьма точное определение». Он считает, что польский и русский языки близкородственные, а беларуский язык – переходная форма между ними, которая поэтому и не должна существовать.
На самом деле это невежественное суждение неуча. У всех трёх языков совершенно разное происхождение, в основе которого разные субстраты. Язык московитов имеет в своей основе южнославянский язык переселенцев москов из Каппадокии (наиболее близок македонскому и болгарскому языкам, а также вымершему солунскому диалекту VIII-XI веков – то есть церковнославянскому). Их массовым переселением занимался моск Юрий Долгорукий, о чём мы подробно рассказывали в ряде статей. Ляхи Кракова были славянизированными сарматами, а наши предки литвины были западными балтами, которые славянизировались (под влиянием Волынского диалекта языка русин) в 1500-1580-х во время Реформации. Из-за западнобалтского влияния наш язык был цокающим и дзекающим, а около половины лексики были западнобалтскими словами, чего не было у ляхов и московитов. Примерно тогда же, в XVI веке, ляхи славянизировали западных балтов мазуров, и появился новый язык – польский, который у мазуров перенял западнобалтское пшеканье.
Добавлю также общеизвестный научный факт, что беларусы проживают на своей территории 3500 лет (наша долихокранная широколицая форма черепа в захоронениях неизменна с эпохи бронзовых топоров, 140 поколений). Ну и на каком же языке говорили 3500 лет назад наши предки? На переходной форме между русским и польским? Смотрите, как забавно-то получается у профессора Иоффе: поляков и русских и в задумке нет ни западнее наших предков, ни восточнее, но мы уже заранее, за 2000 тысячи лет до появления первых славян, говорим на переходной форме между русским и польским языками! Это как если бы беларусы вступили дружно в комсомол ещё при Витовте.
Однако Иоффе пытается всё равно пристроить беларусов как отпочкование то ли от поляков, то ли от русских – ему просто в голову не приходит, что беларусы намного древнее и первых, и вторых.
ПРИСПОСОБЛЕНЦЫ
В главке «Тутэйшыя» Иоффе пишет:
«Анализируя белорусов как национальную общность, нельзя пройти мимо трагикомедии «Тутэйшыя», написанной уже упоминавшимся Янкой Купалой в 1922 г. Эта пьеса была впервые поставлена в Минске в 1926 г., но вскоре оказалась запрещённой за «национализм». Лишь в 1990 г. «Тутэйшыя» надолго, до 2010 г., закрепились на сцене Национального театра имени Янки Купалы. Пьеса содержит уникальный, ёмкий, выразительный и удивительно глубокий анализ пределов эффективности белорусского национализма.
Центральный образ купаловского сюжета, разворачивающегося в Минске в 1918-1920 гг., – образ Микиты Зносака, мелкого служащего в дореволюционную эпоху. Национальное самосознание Зносака очень лабильное. Русским он представляется как Никита Зносилов, а полякам – как Никитиуш Зносиловский. Когда в город приходят немцы, он пытается мимикрировать и под них. Зносаку противостоит учитель Янка Здольник, считающий себя белорусом и призывающий Зносака разделить с ним эту идентификацию, от чего тот иронически отнекивается. Замечательны образы восточного и западного учёных. Первый говорит по-русски и считает Беларусь частью России. Он считает белорусский язык в общем русским, но с примесью инородных слов. Западный учёный, напротив, говорит по-польски, и его воззрения на Беларусь прямо противоположны взглядам восточного учёного. Важно понимать, что и Зносак, и Здольник, и оба «учёных» – местные уроженцы. Иначе говоря, все они тутейшие.
В своем анализе купаловской пьесы Рышард Радзик обратил внимание на то, что убеждённый белорус Янка Здольник буквально утопает в авторской иронии. В изображении Купалы он не имеет никакой позитивной программы, кроме возвращения в село. Более того, он редкостный зануда, моралист и грубиян. Весь пафос высказываний Здольника состоит в том, чтобы критиковать людей с тутейшими корнями за безродный космополитизм. Как раз нечто подобное представители белорусского национализма и делали в ходе трёх кратковременных пришествий во власть: в 1921-1927, 1943-1944 и 1991-1994 гг. И в том, и в другом, и в третьем случае они выражали сожаление, а нередко и возмущение по поводу того, что белорусы недостаточно патриотичны, не хотят самоопределяться и упорно не переходят на белорусский язык. При той геолингвистической ситуации, в которой выпало оказаться протобелорусам, только мощное и хорошо укоренённое национальное движение могло бы превратить их в этническую нацию».
Позвольте, но если Иоффе считает, что беларусы были у власти в ХХ веке только в 1921-1927, 1943-1944 и 1991-1994 годах, то кто же тогда был у власти всё остальное время? Правильно – литваки. И в таком случае проблемы беларусов вовсе не в противостоянии Польши с Россией, а в противостоянии литвин-беларусов с литваками-евреями. А персонаж Зносак – это типичнейший литвак, который выражает официальную концепцию Бунда: считать своим «Израилем» ту страну, в которой еврей живёт.
Почему евреям не была нужна беларуская мова? Да потому что Бунд (в 1919 г. переименовавший себя в Восточной Беларуси в компартию БССР) ставил даже свой идиш на второе место, а на первое выходил язык «глобализации», в царской России – русский, а в Польше – польский. Русский и польский языки способствуют карьерному росту еврея, а от беларуского языка нет никакой пользы.
Вот почему номенклатура БССР (в основном еврейская) отказывалась учить мову, тем более что республика стала фактически еврейской. Беларуские дети учились в еврейских школах, рабочие-беларусы (составлявшие лишь несколько процентов на еврейских предприятиях) должны были понимать идиш, так как на нём велись профсоюзные и партийные собрания, вывешивались объявления. В Минске в общественном транспорте и в магазинах – только еврейская речь. В БГУ на ряде факультетов (финансовый, исторический и пр.) евреи составляли 80-85% преподавателей и студентов. Почти половина нерусских газет и журналов БССР выходила на идише. Население ожидало, что вот-вот будет создана Еврейская ССР со столицей в Минске или Витебске, или в крайнем случае БССР переименуют в Белорусско-Еврейскую ССР.
Но в 1937 году Сталин взял курс на союз с Гитлером для ликвидации Польши, стал планироваться захват Западной Беларуси и Западной Украины. И в БССР начались большие перемены. Идиш перестал быть главным госязыком, были закрыты все еврейские школы (около 300), все печатные издания, было запрещено использовать идиш на собраниях, началась массовая русификация евреев. При этом русифицированные евреи БССР искренне полагали, что точно так следует искоренять беларуский язык и беларускую национальную идентичность. Так в БССР главными борцами со всем беларуским стали местные литваки. Ну а историки-литваки типа Л. Абецедарского (автора учебника «История БССР») заменили беларускую историю русским суррогатом в еврейском изложении. Поддержал русифицированных литваков в их борьбе с беларускостью и Никита Хрущёв, который во время своего посещения Минска сказал партактиву: мол, чем быстрее мы все перейдём на русский язык – тем быстрее построим коммунизм.
С 1920-х и по сегодняшний день Беларусью правит номенклатура русифицированных литваков. Она ведёт по заветам Хрущёва борьбу с беларуской идентичностью, которая якобы угрожает их круговой поруке и кумовству, их «клановости». Хочется спросить профессора Иоффе: с какой стати беларусу бояться беларусизации? Беларус с первого класса учит в школе беларуский язык, на нём говорили его бабушки и дедушки. Так в чём же тут проблема для беларуса с точки зрения Иоффе? Да ни в чём!
А вот для русифицированных литваков – это проблема! Когда на кухне бабушка говорит на идише, ты никогда будешь считать мову своим родным языком. Но снова вопрос профессору: а при чём тут беларусы? Они-то свою мову прекрасно знают! И только номенклатура литваков идиш своих бабушек забыла, а беларускую мову учить не стала. Ведь именно для этой номенклатуры в БССР была введена возможность: по желанию родителей школьник освобождался от изучения мовы, достаточно было написать заявление. А в Минске в некоторых школах число таких отказавшихся достигало 40-60%. Это не приехавшие из РСФСР, а именно местные литваки.
Получается, что родители этих школьников этим отказывались от беларуской идентичности. Но ведь они и не были беларусами! Однако Иоффе в свих суждениях их почему-то зачисляет в «беларусов», которые якобы отказались от своей идентичности беларуса. Я не знаю, учил ли Иоффе мову или нет, но вот в моём классе было несколько школьников с еврейскими фамилиями, которые были освобождены по заявлению родителей от уроков беларуского языка. Половина из них потом уехала в Израиль и США. Но половина осталась. Так если они в школе не стали учить мову (спокойно и комфортно), то им казалось насилием в начале 1990-х, что им придётся эту мову учить сейчас. Вот они и голосовали за того, кто спасёт их от «такого насилия». Но какое отношение это имеет к беларусам? Никакого.
ИДЕНТИЧНОСТЬ ЛИТВАКОВ
Свой опус профессор Иоффе продолжает тем, что пишет про «искусственное конструирование сообщества белорусов». О Беларуси он рассуждает как о «выдуманном мифе», да ещё в рамках западнорусизма, где Беларусь имеет только то отличие, что это просто западная часть «русского мира».
На самом деле есть две совершенно разных Беларуси. Одна – Беларусь литвинов, а другая – Белоруссия литваков. Литвак Иоффе представляет точку зрения именно вторую. Он наверняка читал книгу Мэри Антин «Земля Обетованная». Вышедшая в 1912 году книга сразу стала бестселлером и ещё до Первой мировой войны была много раз переиздана в США общим тиражом более 85.000 экземпляров. Причём издание на русском языке книги вышло в РФ одновременно с изданием книги со статьёй Иоффе.
Машке (Мэри Антин) и её сестра Фетчке в дореволюционном Полоцке
Книга Мэри Антин «Земля Обетованная» вышла в США в 1912 году, обложка российского издания 2020 года
Автор книги – еврейская эмигрантка из Полоцка, она пишет, открывая суть идентичности наших литваков:
«Когда я была маленькой девочкой, мир был разделён надвое: Полоцк – место, где я жила, и чужую землю – Россию. Все маленькие девочки, которых я знала, жили в Полоцке с отцами, матерями и друзьями. Россия была местом, куда отцы уезжали по делам. Она была так далеко и там происходило так много плохого, что матери, бабушки и взрослые тёти рыдали на вокзале, и до конца дня, когда отец отправлялся в Россию, мне полагалось быть грустной и тихой.
Через некоторое время я узнала о существовании другой границы, промежуточной области между Полоцком и Россией. Там, кажется, было место под названием Витебск, и ещё одно под названием Вильно, и Рига, и какие-то другие. Из этих мест приходили фотографии дядей и кузенов, которых никто никогда не видел, письма, а иногда и сами дяди. Эти дяди были такими же, как люди в Полоцке. Люди в России, понятное дело, сильно отличались. Отвечая на вопросы, приезжие дяди болтали всякие глупости, чтобы всех повеселить, поэтому не удавалось узнать, почему ехать в Витебск и Вильно, хотя они и не были Полоцком, было не так плохо, как в Россию. Мама почти не плакала, когда дяди уезжали».
Согласно этой раскрытой в книге картине жизни литваков Полоцка, мир выглядит так. Они – исконные коренные жители города, а рядом ещё есть чуждые и непонятные русские (которыми автор называет беларусов из-за их христианской веры, абсолютно не отличая их от настоящих русских), и это население показывается враждебным («гои»). Мол, Полоцк, Витебск, Рига, Вильно – исконные города литваков, которым досаждает царская Россия и её пришельцы в виде беларусов (но этноса с таким названием она не знает). Она рассказывает:
«Однажды, когда мне было лет восемь, одна из моих взрослых двоюродных сестёр уехала в Витебск. Все отправились её провожать, а я нет. Я поехала вместе с ней. Меня посадили на поезд с моим лучшим платьем в узелке, я пробыла в поезде много часов и приехала в Витебск. Я не увидела, где именно закончился Полоцк, потому что мы мчались слишком быстро. По пути было множество мест со странными названиями, но я сразу поняла, когда мы прибыли в Витебск».
Меня удивляет, что беларуские топонимы девочке, родным языком которой является идиш, кажутся «странными», но почему-то не кажутся странными названия Полоцк и Витебск. Видимо, они настолько с рождения считаются еврейскими в её кругозоре, что не вызывает никаких вопросов их исконное еврейское происхождение. Далее она рассуждает о том, где оканчивается земля Полоцка, которая родная еврейская и населена евреями:
«Железнодорожный вокзал был очень большим, он был гораздо больше, чем в Полоцке. Прибывало сразу несколько поездов, а не один. Там был огромный буфет с фруктами и сладостями, и место, где продавались книги. Из-за толпы кузина всегда держала меня за руку. Потом мы целую вечность ехали в такси, и я видела прекраснейшие улицы, магазины и дома, они были намного больше и красивее, чем в Полоцке.
Мы пробыли в Витебске несколько дней, и я увидела много чудесных вещей, но единственное, что меня по-настоящему удивило, вовсе не было новым. Это была река – река Двина. Постойте, но ведь Двина в Полоцке. Всю свою жизнь я смотрела на Двину. Как же тогда Двина могла оказаться в Витебске? Мы с кузиной приехали на поезде, но всем известно, что поезд может поехать куда угодно, даже в Россию. Мне стало ясно, что Двина тянется и тянется, как и железная дорога, а я всегда думала, что она заканчивается там, где заканчивается Полоцк. Я никогда не видела, где заканчивается Полоцк, я хотела бы увидеть, когда стану старше. Но о каком конце Полоцка может идти речь теперь? Я всю жизнь знала, что Полоцк расположен по обе стороны Двины, а Двина, как оказалось, никогда не обрывалась. Очень любопытно, что Двина остаётся прежней, а Полоцк превратился в Витебск!
Тайна этого превращения привела к плодотворным размышлениям. Граница между Полоцком и остальным миром не была, как я предполагала, физическим барьером, как забор, отделяющий наш сад от улицы. Теперь мир стал таким: Полоцк – ещё Полоцк – ещё Полоцк – Витебск! И Витебск не так уж сильно отличался, просто он был больше, ярче и многолюднее. И Витебск не был концом. Двина и железная дорога выходили за пределы Витебска, тянулись в Россию. Значит, Россия больше Полоцка? Здесь тоже не было разделительного забора? Как же мне хотелось увидеть Россию! Но очень немногие ехали туда. Когда люди ехали в Россию, это был признак беды – либо они не могли заработать на жизнь дома, либо их призвали в армию, либо их ждало судебное разбирательство. Нет, никто не ездил в Россию ради удовольствия. Ещё бы, ведь в России жил царь, и очень много злых людей, в России были ужасные тюрьмы, из которых люди никогда не возвращались».
Вот такой была идентичность литваков в царской России. Всё это плавно перешло в ХХ век в воззрения Лаврентия Абецедарского и ныне в представления профессора Иоффе, а также других современных литваков – историков и идеологов РБ (ставших западнорусистами, все они литваки). Но это не беларуская идентичность.
В приведённом выше отрывке ясно показано, что литваки претендовали на Беларусь как на свою страну литваков – ещё при царизме. Они считали Полоцк и Витебск чисто своими исконными еврейскими городами. Где должен звучать только один язык – идиш. Как, собственно, тогда и было.
Это и есть удар в сердце беларуской идентичности. Если Полоцк (столица Полоцкого государства – колыбель Беларуской Государственности) и Витебск (столица Белорусской губернии уже в составе Российской империи) не беларуские на самом деле, а еврейские – то что же тогда у нас беларуское?
Вот ведь вопрос. Как же много желающих присвоить себе наше.
